Диалог с толпой

В моем горле встала тошнота как я очнулся
и свет в глазах, иглою прошивая каждый нерв.
Отдает болью, но разум скажет "Нет"
от себя не убежишь, а если убежал то не вернуться.
Что стоит твоя жизнь, ведь если ты не жив?
Сжигая дни как высохшие листы не интересной книги.
В зеркало скажи "Я не умру и только Бог простит"
и если ты живешь, никогда не светит быть забытым.
Серое небо горит, воспламеняя собой небосвод и постройки
безмолвно спрашивая сверху люд, сколько
стоило просеять и продать в себе и чего ради?
Чтобы сказать однажды в жизни, что "Я выбираю"?
Нет, это я выбираю, а ты лишь попутчик
с билетом дешевле жвачки или сигарет поштучно,
заглохший, со сломанным мотором вместо сердца
говорящий мне - Таким как ты не будет времени и места.
И надо вам вечно доказывать, делая дырку там,
где бьет кулак, вечно стучащий в грудь как барабан,
по другому не понятно никак, будто в стену дробь
хотя мне предпочтительнее ваш череп вместо нее.
Зла на вас нет, моя тень шепчет на ухо,
склоняя к бессмысленной ненависти,
заставляя руки трястись, не хватает дозы
музыки, что держит мои плечи от падения в бездну.
К черту, лучше сказать вам всем "Аревуар"!
Чем что-то со слюнями у рта объяснять, все равно не поймете.
Я все сказал, и нынче не повторюсь более, прощай
ведь жизнь такая штука, где слышно лишь "Пошел ты."

Розовый Дом

Закат озаряет зеленые луга цветом кирпича,
я кричал, когда мне внутри было плохо.
Во все года, не важно кем ты стал,
мы все хороним мысли рядом с розовым домом.

Розовый дом, Розовый дом, Розовый дом
без забот и хлопот, без дверей и окон.
Без квартплат, долгов и могучих богов.
Без людей, что тараканами лезут в каждый проем.

Он рядом, нигде и за каждым углом,
в голове, перед тобой, там же где сердце твое.
Появляясь внезапно как огненного шара лучи
прячась без слов, в тени дубов себе стоит.

И не страшен ему ни снег, ни шторм, ни метель
на пожары ему плевать, как ночи на день.
Дело не в цвете, не особое свойство стен!
Он всегда будет обитать лишь в твоей голове.

Да милый друг, это самый крепкий сейф,
где можно запирать врагов, знакомых и друзей,
воспоминания, любовь, радость и злобу
все что может напомнить, все что будет знакомо.

Не важно - пьян ты, трезв или обдолбан в щи,
танцуешь, плачешь или трахаешься, никакой разницы.
Он стоит как новый, его не уничтожить и не сжечь
с ним ничего не случится, уж поверь на слово.

Он будет помнить все - и вспышки ярких снов
и тепло суки, что будет делить с тобой постель
слоу-мо падение листьев лет так пять назад
какой ты был тогда и каким стал теперь.

И сколько времени пройдет - не так уж важно
будь то семья, или один - не обветшает дом
он крепок как скала, но хрупок как бумажка
в любой момент вспыхнуть фениксом готов.

Поэтому когда наступит час, момент, мгновенье
когда кусок сердечка будет поражен больной иглой -
возьми напалм или бензин и зажигалку
заставь гореть это бревно, пока не станет то углем.

А теперь сначала - план, постройка, радость
Красный, Желтый, Черный как мрачный водоем
но помни - Розовым дом никогда не станет
как и не станешь больше ты прежним собой.

Бетонные птицы

Это серое небо, непомерная тема, всех кто видит
и слышит, но молчит гораздо громче.
За простые обьятья ненависть капает градом,
распиная на площади пятнами Роршаха.
За решеткой из роз, видны пальцы лишь тех
кто просит свободы, кто просит лишь свежего воздуха,
но шипы лишь больно жалят, не слыша мольбы
ведь им без разницы, они исполняют, но вывод сам просится.
К чему же тогда весь этот гул, роясь в высотках осами
мы сотрясаем воздух, бунтуя лишь словом, запрягая в упряжь.
Одев на себя задолго до этого кандалы и лживые образы,
освещая все то, что и так известно уж нам?
Вата на небе отныне отравлена, развевая дрянь.
Крошка стекла? Ан нет - облако мраморной стужи,
и никто ничего не чувствует, разве не так?
Ведь вместо людей большинство воспитало сволочей.
Так о чем разговор? А о том, что все по себе не особо,
в этом бутафорско сказочном падике выживают без слов.
Нужно быть одиночкой, но при этом, сука, не скрыситься
оставаясь человеком даже когда прешь против тысячи.
А осенний ветер все также поет о холодном и влажном,
не грея граждан ни старых, ни младых, ни детей.
Бетонные птицы летят на юг без паспортов и налогов,
без кофе, но с камнем на крыльях они свободнее людей.

Бессоница

Веретено самых спутанных и сложных в голове мыслей
тяжело ложатся, ведь на полках с хламом нету места.
Это скованность - а может цепи не имеют веса?
Сгореть, не распадаясь - цель краткого времени асбестом.
А внутри меня пусто - вакуум с желе, без электричества
глаза закрываются и за ней ничего, будто так надо бы
но понимая, что это лишь очередное так себе оправдание
одеяло утешающе уголками в клетку плечи обтягивает.
Утес из слов, пропасть со слишком длинным падением
за лопатками что-то торчит - копье или таки режутся крылья,
но это лишь видимость, за границей зрачков свой горизонт
лишь яркий сон, вывернувший наизнанку привычные просмотры.
Не смотри на меня, ведь сплю и так беспокойно!
Дожил, я болтаю в ночь с внутренним богом, постой ка.
Что-то тревожит, хочется заткнуть голоса во мне,
но правда колет не глаза, а сердце рвется на куски.
Ты никто и звать никак, ты не добился ничего
и это факт, что променять успел ты шанс,
но оплошал, и повторяешь все с нуля, все с нуля
уверяя, что протянешь новый день без стыда за себя.
Что в итоге? На пальцах пепел, а за спиной пусто,
завтра ждет тебя не день, а пустой Хотпоинт Аристон,
чеки и бумажки, больше стопок, пачек!
Давай, скажи, что ты хотел вот этого? К черту подальше!
Достойный путь мужчины в двадцать пять - петля,
и как обязанность ты должен этот путь пройти
иначе ляжет позором клеймо неудачника,
который не смог себя заставить лучше жить.
И с потом я взлетел с кровати,
тяжело дыша, вместо легких вентилятор,
"Это лишь сон, однако страшно"-
и с этой мыслью уснул, не боясь завтрашнего дня.

Где-то здесь

Тоска снова накрыла волной как крышка гроба,
корабль с капитаном спились, без наград и погонов.
Мой желудок рычит, выдавливая грязь.
Мы не ждали огня, но он сплясал на наших же костях.
Из нас не выйдет стаи, мы не злобные волки,
наши дворы - кусок кирпича, сплетенное сетью проводки.
Смежное пространство, клетка из бетонных блоков.
Хочется сбежать, но за горизонтом такой же город.
Ставший нам братским гротом или попыткой взлета,
невозможно представить узоры на грязи и гное,
но вырастая хрустальным цветком в море спида и мерзости.
Он хочет жить, оставаясь во мраке единственной прелестью.
Вместе срываемся на все, лишь бы выжить.
Разделяем последний кусок, даже когда голод нас выжег,
под одной крышей выше уже не возможно дотянуться, дальше лишь небо.
Пытаемся достучаться до него, но сверху нет ответа.
Когда нет нигде места, когда в целом мире тесно,
начинаешь тонуть в море людей как камень, брошенный в бездну.
Сигая сверху вниз, в попытках подняться, но крылья сгорают.
Солнце не для нас, нам лучше когда оно под серыми облаками.
А мы под козырьками подъездов, наш личный плацкарт,
прохожие смотрят на нас, думая: Они живут как то не так.
Не имея не веры, не надежды, не завтра, застряв посередине,
на этот пир во время чумы мы вас не звали, уходите.
Эта мишура не стоит океана что в груди бешено клокочет,
но боясь зайти на глубину, его меняют на грязные лужи.
Бросая свой потенциал, наплевав на судьбу с колокольни
люди - мертвы, как киты выброшенные из грязного моря.
Каждый раз заливая в себя еще топлива, снова и снова,
уплываю с Гипносом за границы алкогольного горизонта.
Каждый раз возвращает боль сигаретных стигмат
я пытаюсь вырваться из клетки, но делаю что-то не так.

Она Афина

Снежинки блестят, становясь бриллиантами
под светом ночного фонаря ближе к часу девятому
снег или кокаин хрустят под подошвой,
в этот момент город был на моей ладошке.
Холодно. Запахнул пальто и дальше в путь,
ее пальцы забрались под одежду как к себе домой.
И обернувшись, чуя только запах ее духов,
не оказалось никого, ветер нес снега на юг.
Афина, где моя Афина? Не о чем думать,
только растреклятое одиночество, сука,
где нет никого, кроме нее, моя любовь
то минимально близко, то очень далеко.
Никакой оккультизм и Некрономикон,
не перебросят меня рядом с ее
бесконечно темными карими глазами,
на такой глубине потухнет любое сияние.
Люминесенция огней в никуда едущих машин,
остается идти по желтому кирпичу дальше к себе.
Где никто не ждет, где вечно темно и пусто
замаскированная криокамера для постоянной грусти.
Только свет ее улыбки греет в этом сером мире.
Я его искренне ненавидел и он тем же ответил,
но лишь она заставила полюбить его сквозь зубы,
ложка меда в этом кипящем чане дегтя.
Сидя в маршрутке, плавающем в асфальтовом море
в отражений видел лишь ее отражение.
Это так всплывало в памяти ее фото,
порабощен, вход в пустоту никак не отменишь.
Почти дошел до дома, ветер завыл сильнее,
а пар из-за рта хочет найти место в общем воздухе.
Обернувшись снова я знал, что не увижу,
ту, которая дарит лучшие месяцы этого года.

Зло выходит не из Ада, а в течении дня

На злобу дня после очередной папиросы,
решил бросить курить оригинально -
я подошел в стеклопакету и недолго думая
выблевывал венозные легкие во дворы.
На злобу дня я кидаю вам простые рифмы,
хотя могу сложнее, будучи как Уандер Стиви.
Черным облаком над Будапештом зовусь не просто так,
ведь мой мрак распространяется на всех кто читал
мои стихи, и проникся ими как чем то личным,
истинным, чувство словно зов сердца,
когда попал в центр событий, но ошибся местом.
Мой мир - это когда люди одинаково никчемны,
весят по 70 кг дерьма, а воняет как от тонны,
на злобу дня, недели, месяца и это все не точно
кутаюсь от них в цельнометаллическую оболочку.
Нет добра на злобу дня, раздражает.
Большинство кричит, что вокруг нет морали.
Они слеплены из страха - кучка Шариковых,
лечат их госкультом кнута и пряника.
Пульта и баннеров, блога, экзаменов
со школ, где волки превращаются из нулей в стаю.
Чугункиных пачки, алкоголь, гулянки
их души изошлись червями еще при зачатии.
Религия правит, Бог есть, но он явно не с нами,
люди грешны и понимают, но не останавливает,
прикрываясь листами Священного писания,
однако, что толку, если все равно их не знают?
А потом все удивляются, почему я зол,
ведь как не злится когда под носом такое творится?
Лучше бесконечно быть непонятым и забытым,
чем когда нибудь превратится в это быдло.

Не модно (Remix)

В наши дни это вовсе не модно,
Но плевать я на моду хотел!
Я поклясться готов чем угодно,-
Тот кто моден сегодня - тот слеп.
(Семён Бочкарев)

Тот кто моден сегодня - тот слеп,
куча лживых кукл без прав и идей,
рококо культура, этикет и чистоплотность,
когда ее сношают в рот - она так прочищает горло.
Мистер, кхм, гребанный хипстер,
я смотрю на тебя и вижу еще потом шесть таких,
вы мне надоели, но не могу не смотреть,
чтобы свалить от них, бежать надо из города в лес.
Проблема моего поколения не ясна взрослым,
грусть, тоска, вера и наигранный патриотизм,
вписки, секс, а потом заявка о изнасиловании,
беременность в 16, натсы, бланты, фен.
Не уподобится таким - очень сложно,
они ангелы во плоти, а я в таком случае монстр,
моя злость остра, а язык многогранен,
я говорю им правду, но из-за этого и презирают.
Зачем тебе семья, если ты не можешь ее обеспечить,
в жестокое время порно, драк и дуралеев.
Ячейка, на экране открыт ВК, мысль в голове:
В этой сети мало единиц и массивы нулей.
Город - загон для злых и вспыльчивых
и таким идут навстречу ведь их легче контролировать,
давя тех кто думает слишком свободно,
этот Титаник ждет не айсберг, а водоворот.
И как от этого устаешь, но привыкаешь,
после хочется с собой покончить как подобает,
но страх не дает, говоря только:
Можем выпить и будет все нормально.
Живи, не допуская от себя зла,
не позволяя утянуть округе, это не модно
не озираясь на тех, кто уже упал
если ты бабочка то когда нибудь прорвется твой кокон.

Painkiller

Не доверчиво и беспокойно, туман с вечера,
остается жить от рождения к предтече,
вторая смена, размен болтов в механизмах
страшно, ведь кто-то еще не колеблется.
Не вьется лестница в рай, для вас нет дверей,
лишь отговорки, как плющ на старой веранде
расползается в самую душу, пронизывая позвонки
и ломая что-то большее, чем стержень за ребром Адама.
Я как ламантин, боль веретеницей вьется,
зарастает все новые раны дубовой коркой.
Рамки и коробки, внутренние миры и бункер
каждый прячется внутри, будто это норма.
Хотя что еще делать, когда вокруг серость
нависшая пеленой, область депрессивная,
шпилями облупленные многоэтажки смотрят ввысь,
листья облетают их за метр, боясь остаться
в этих забытых Богом краях, ему там поклоняются,
веря в него лишь по крайней надобности,
крест ложится на каждого, но это не святость.
Поступкам нет оправдания, но это не карма.
Жизнь не фармацевт, время не лечит,
балласт всегда идет ко дну, трещит череп,
ипохондрикам нет скидок, нахuй ссылая больных спидом,
безысходность мором безоговорочно всех поразила.
И чтобы выйти, даже не нужен атлас
мыло и веревка, определенно сглаз.
Сколько дней, сколько раз, сколько раз
дергал себя словно висельник с потолка.
Ни Глазго, не Москва, не нужны столицы мира,
никаких денег не хватит, чтобы купить себя,
такое не продает ни один черный рынок,
ни барахолка, ни блошиный базар.
И эта грустная зараза убивает хлеще сигарет,
города растут не на благополучии, а на паленой водке,
пока не придумали акцизы на воздух, но в этом что-то есть
ведь хомо-сапиенс уже жалуются, что он дохлый.

Пути не исповедимы

Кристальный глобус, что заточен со всех сторон
дарит тысячи стеклянных роз сердцу
и без шипов, никакой апофеоз,
что ожидал увидеть, но не нашло ответа.
Ведь кто поймет? Да некому,
словно чужой в этой сказке про с подворотами рыцарей,
крестьян, что ярко одетых ведьм вешают,
принцесс лишившихся чести за сраные Эполы.
Никогда не говори никогда, говорили они
но это не про меня, слишком витьеват
тот путь, когда-то намеренно выбранный
легший крестом с детства на плечах,
дорога, что зовется "Быть собой",
не сломавшись под тяготами обстоятельств,
шаркать ботинками, ломая асфальт,
даже когда родные тебя в упор не понимают.
Постоянно сомнения, с оглядкой
не зная куда идти, но зная как падать.
Это Мойр нить или за углом гопота Сатаны?
Ожидание удара в спину убивает гораздо сильнее.
Безжизненная масса мыслей сворачивается
бледной пенкой на капучино в дешевой харчевне,
Сплин не вставляет ведь это для девочек.
Если убиваться грустью то честно,
не нагнетая себя минорными песнями
или чем себя гнетут местные нефоры,
чтобы стать мудрецом не нужно контекстов,
все и так лежит свалкой на пыльной поверхности.
В этом макрокосмическом лишь простой странник,
горизонтов вокруг все также до голода мало,
неважно жив или ранен, пьян или подавлен,
мой смысл лишь идти, не зная цели и призвания.

Рассвет детства

Не всегда купала церквей были мрачными,
лучи блестящего солнца были гораздо красочнее
лужи сойдут, оставляя место зайчикам,
что гуляют из Зазеркалья в мир реальности.
Я мысленно предаюсь к временам тем,
где отец был пока еще частью семьи,
не узнано зло, враг не за каждой дверью,
о людях думаешь хорошее и это не лицемерие.
Автотрассы не воняли масляным трупом,
а дворы как неизведанные кольца Сатурна,
в глазах округи не читалось, что они больны
никто не ставил статусы в сетях: "Ненавижу их"
Моя тень не шла за мной как гребанный клещ
лишь простой мальчуган каких в округе не счесть,
не аквалангист, идущий камнем на дно, а потом некролог,
все гораздо проще чем кубик Рубика или Рубикона переход.
Не маразм и долг, только сладости и дом,
мама, обед, веселая жизнь, газировка Дюшес,
пластмассовые солдафоны не говорящие, что ты уклонист,
отряд преданных воинов, умирающие за то, чтобы ты вырос.
И нет никакого бога, держащего тебя за альвеолы
будто за жабры, не позволяя нормально вдохнуть
дабы не упасть в ад, мы так мало жили, что аж долго
не думая о том, что пойдет за завтрашним днем.
И лучше растить в себе ребенка, который видит мир
без ненависти, ни власть ни имя не имеют значения,
он скажет мне, что лучше быть как пилигрим,
но при это не утеряться в одной массе, от гнили чернея.

Your cold eyes

Ветер бьет по волосам, что с него взять,
я вижу холод, замерзший в твоих глазах.
Не поменять, морозный фронт за горизонтом.
Отчетливо дает понять - конец пришел, все поздно.
Помню как солнце застыло в твоем взгляде смолой,
в них была жизнь, что воскрешала меня вновь и вновь.
И это не то, о чем пишут лжецы поэты,
придет время, сама вспомнишь мои слова об этом.
Мой счет души иссяк, теперь за тебя платит кто-то еще,
ищу в себе силы дергать себя, никогда не буду прощен,
но даже когда суки греют, а в душе от этого пусто,
я ищу твои глаза среди девок напыщенно взрослых.
Ты порхаешь, но мимо, до тебя еще расти и расти,
что сковалась в своем эго словно кукла в пластик.
Сколько можно было пройти, но так и не было пройдено.
Все как то быстро скатилось колесиком поганого ролика.
Но я на балконе, словно часовой, точно в секунду
тяну сигарету, размышляя о вечности и пойле,
о тебе, моя богиня, что покинула мой храм безмолвия.
Мои глаза встречают рассвет, выжигающий полностью...